Из книги Утесова "Спасибо, сердце!" о Владимире Хенкине

Он обладал секретом необыкновенной власти над публикой, власти почти
гипнотической. За его игрой следили затаив дыхание. Его тонкое чувство
комического, его поразительная наблюдательность и способность к мгновенным
зарисовкам, его неиссякаемый юмор -- все это делало Хенкина на эстраде
каким-то непостижимым чудом. Он перевоплощался мгновенно. И в его
исполнении даже непритязательные жанровые сценки превращались в
произведения искусства.
Он выходил на сцену с недовольным лицом -- эта гримаса сопровождала его
всю жизнь, -- недоверчиво и придирчиво всматривался в людей, сидящих в
зале. Он словно изучал материал, из которого собирался лепить разные
замысловатые вещи. Увидев, что "материал" готов и достаточно сосредоточен,
Хенкин, да нет, уже не Хенкин, а чудаковатый старый еврей -- главный герой
его сценок того времени -- делал такой характерный жест обеими руками, что
нельзя было сомневаться: то, что он скажет и сделает, необыкновенно весомо
и значительно. А на самом деле все, что он говорил и делал, было вздорно и
бессмысленно.
Зритель, особенно одесский, хорошо знал таких стариков, их нехитрую
обывательскую философию, их жесты и интонации. И мог по достоинству оценить
артистическую виртуозность Хенкина, точность, с какой изображал он
живописных одесситов.
Что бы Хенкин ни играл -- еврейский рассказ, водевиль, миниатюру,
комедию, -- ему достаточно было одного-двух взглядов, жестов, движений,
чтобы сразу было понятно, с кем вы имеете дело -- характеристика, при всей
ее лаконичности, была исчерпывающа.
Хенкин был блестящим пародистом -- его портреты известных людей, его
"душещипательные" цыганские романсы всегда отличались точной мерой
преувеличения и осуждения. Суть человека или явления он схватывал и
передавал со всей беспощадностью.
В советское время Хенкин с присущим ему мастерством читал рассказы
Михаила Зощенко, и многие фразы, для которых он нашел своеобразную
интонацию, становились крылатыми формулами определенных ситуаций.
Став актером Театра сатиры, он переиграл немало ролей. Ходили специально
"на Хенкина". Но главную мечту своей жизни -- исполнить роль Аркадия
Счастливцева в "Лесе" Островского -- ему удалось осуществить частично:
вместе с Василием Ивановичем Качаловым они разыграли знаменитую сцену из
второго акта. К счастью, это осталось записанным на пленку. Уже одно то,
что такой мастер, как Качалов, выбрал себе партнером Хенкина, говорит о
многом.
При всей легкости его дарования Хенкин был комедийным актером в
традициях русского драматического театра. В его зарисовках никогда не было
зубоскальства. Оскорбительная и пустая насмешка над персонажами еврейских
рассказов в исполнении Хенкина превращалась в сочувствие и сострадание. А в
лучших его созданиях звучал подлинный драматизм.
Он не просто осмеивал пошлость, зазнайство, склочничество, стяжательство
-- он обличал человеческие пороки. Его смех никогда не был добродушным, он
всегда был со злинкой. А себя артист характерным защитным жестом как бы
отгораживал от своих персонажей, и слушавшие его вместе с ним презирали
этих людей.
Этот небольшой энергичный человек был на эстраде словно заряжен высоким
напряжением и всех безоговорочно вел за собой.
-- Откуда эти дети? -- неожиданно спрашивал он, уставившись в
какую-нибудь точку в зале или на сцене. И все, как по команде, как
завороженные смотрели туда, куда смотрел Хенкин, и начинали тоже видеть
детей, которых не было, и даже различать их особенности.
-- Эй, вы! Что вы там делаете наверху? -- спрашивал артист с
возмущением, глядя вверх, в пустой воздух. И все, следуя за его взглядом,
тоже были полны возмущения.